Вот нашёл несколько рассказиков про нашу армию. Скажу, что  примерно это так и есть на самом деле, может где то в каких то войсках чуть лучше в других чуть хуже. Я отслужил  положенный срок 2 года, ну и моё мнение по этому поводу такое, что это пустая трата времени и здоровья.

1 рассказ:

- Подъём рота, форма четыре, построение через сорок пять секунд… Вспыхнул свет, замкомвзвода сержант Археев, начал отсчёт: - раз, два, три… Его счёт сразу подхватили сержанты из других взводов и теперь из всех расположений доносилось: - семь, восемь, девять … Со всех кроватей как горох, сыпались новоявленные солдаты, слышались удары, вскрики, стоны, матерки - не всем удавалось приземлится на ноги, зачастую спрыгивая со второго яруса солдат сбивался в воздухе другим солдатом совершавшим такой же прыжок, причем вероятность при этом упасть на голову своему товарищу, который копошится внизу, очень близка к 100% . Всё это неважно так как при подъёме работает всего одна мысль… "Успеть". Единственные кто сохраняли спокойствие в этой кутерьме - это были сержанты - командиры отделений, они ходили по располаге подгоняя особо медлительных солдат словом и делом т.е. матом и пинками (в лучшем случае). Игорь Калинов проснулся на счёт "пятнадцать", с радостью обнаружив что брюки на себя он уже натянул, и теперь пытается попасть ногой в сапог на который сверху накинута портянка - это называется одеть портянку парашютом, т.е. не наматывая. Закусывая губу от боли - давали знать уже натершиеся мозоли на ногах и отбитый ночью левый бок , Игорь наконец протолкнул ногу вместе с портянкой в сапог, осталась ещё одна… - двадцать, двадцать один, двадцать два…. "Ну же сволочь залазь блядь… залазь сука" - двадцать три, двадцать четыре , двадцать пять …. "Всё бля готово. Теперь хватаем остальную одежду и на взлётку, строиться" Взлётка это коридор в который выходят все расположения взводов. Игорь выскочив на неё увидел треть роты, которые стояли и судорожно пытались натянуть ещё не привыкшую к носителю форму. - Двадцать восемь, двадцать девять ….. Встав в строй Игорь перебросил через голову китель и занялся мучительным делом, заправкой его в брюки… - Тридцать один, тридцать два, тридцать три… Перед ещё неполным строем , прохаживался, не переставая считать Археев… - Тридцать восемь, тридцать девять, сорок… Большая часть находящихся на взлётке уже оделась и стояли одёргиваясь, отряхиваясь, проверяя пуговицы…., но были и те кто ещё только натягивали на себя китель… - Сорок три, сорок четыре, … сорок пять. РАВНЯСЬ!! Сто восемнадцать человек, не зависимо от того закончили они одеваться или нет, вытянули руки по швам выбрасывая вперёд корпус с одновременным поворотом головы направо. -СМИРРРНА!! Теперь взгляды всех устремились почти в потолок над собой В расположении 3-го взвода, послышалась какая-то возня: - ТЫ ЧЁ ПИДАР БЛЯ ТЕБЯ ПАДЪЁМЫ НЕ ЕБУТ УЖЕ! Звук удара.. - ОДЕВАЙСЯ СУКА …. Ещё удар…и ещё… и ещё…. -ШТАНЫ БЛЯ В РУКАХ НЕ ДЕРЖАТСЯ!? Игорь вспомнил, что Вовку в строю он не видел, значит ему не показалось в третьем взводе ночью избивали именно Вовку. -В СТРОЙ СУКА УЕБАЛСЯ БЕГОМ! Ещё удар…Из располаги выпал Вовка Скворцов. Упав на пол, на нём задралась белуга (нательная рубаха белого цвета), под ней вся спина была равномерного синего оттенка. За ним выскочил младший сержант Шкалин - замок 3-его взвода, наступив Вовке на ладонь он заорал: - ВСТАТЬ ПИДАР, В СТРОЙ СУЧАРА, БЕГОМ! Скворцов застонал пытаясь вытянуть ладонь из под ботинка Шкалина. Вовка поднимался медленно, переворачиваясь на спину, грудь и живот его по цветовой гамме не имели существенных различий со спиной. "Долбоебизм"- думал Игорь : "Это только пятый день…" Владимир Скворцов был его земляком и другом которых судьба разлучила на 3 года, чтобы они вновь соеденить здесь, за тысячи километров от родного дома. Вовка уехал из их безнадёжного городишки сразу после школы в Питер, поступив там в универ он примерно раз в месяц отмечался - звонил или писал Игорю, рассказывая о прелестях студенческой жизни: "Бля Игорюха, житуха здесь я ебу, бухаем от сессии до сессии, ни предков, бля никого, один деканат мозги ебёт да хуй ему бля к носу, нас отчислить только бабки потерять, так что дипломчик-то один хуй получим…. ". Игорь учившийся в то время в местном ПТУ, очень завидовал Вовкиной жизни, так как большую обузу чем свои родители он тогда представить не мог "Туда ни ходи…Чтоб в девять был дома…Опять от тебя пивком попахивает запру на месяц…". Закончив после трёх лет учёбы ПТУшку он решил что со стариками надо как то расставаться, достали уже просто край своим нытьём. Но для этого прежде всего надо стать от них материально независимым или попросту найти работу. Проблема была в одном куда бы он не совался с попытками трудоустроится везде натыкался на ухмыляющуюся рожу городского военкомата. В конце концов он решил что хуй с ним , два года не пять - отслужу как-нибудь. Дальше все было как в видаке при ускоренном просмотре, явка в военкомат, "боевая повестка", проводы, плачущая как осеннее небо мать, младший братан Андрюха говорящий: "Держись братуха через годик и я к тебе", любимая девушка…буду ждать…держись там…служи бля как я служил, а я на службу хуй ложил…давай ещё по одной въебем…сынок, пиши как только приедешь…чуть что в ебло сразу бей…ну чё ещё по одной чтоли …давай Игорь, все отслужили и ты отслужи…не ссы дембель не избежен…бля пойдём за догонкой… да хуй на всю эту армию вернёшься куда ты денешься…Игорёк миленький я тебя обязательно дождусь ты пиши только…,утро, похмелье, отец везёт в военкомат, бухалово возле военкомата, автобус до вокзала, электричка, сборный пункт, воинский эшелон, встреча с Вовкой в вагоне, объятья "Вовка ты-то сюда каким образом" "А заебало всё…", прибытие в часть, переодевание, размешение, учебная рота, АД. Вовка почему то сразу не понравился сержантам, то ли за то что он никогда не откликался на "Эй, тело (пидар, гандон, чмо, запах, душара)" только на имя- фамилию-звание, при попытке вызвать его реакцию чем либо из оскорбительно арсенала сержантов, Вовка просто замыкался в себе и молчал, то ли за то что на любых работах пытался показать или сказать как можно сделать быстрее, лучше и удобнее. Так и прошлой ночью. Качалась вся рота т.к. пока они были на ужине, двое бойцов проебали (в армии никогда не воруют и не теряют - только проёбывают) бушлаты, вышли из обеденного зала в раздевалку, а бушлатов нет, старшина трахнул конечно сержантов за то что не следят за вверенным личным составом и их обмундированием, а те в свою очередь решили ночью научить солдат беречь своё имущество. Игорь в составе 1-го взвода выполнил всё что от них требовали сержанты, поджимались (тут Игорь три раза ощутимо получил ногой в бочину, за то что сильно оттопыривает задницу), 300 раз присели, ну и экзотики хватанули как то сушка крокодилов, получание лося и т.д. Часа через два все взвода уже спали и только из располаги третьего взвода почти не переставая доносились звуки ударов, стоны и невнятные голоса. Игорь каким то чувством знал что попадает там сейчас именно Вовка, но пересилить себя и пойти узнать точнее он не мог себя заставить "Какой же я стал тут сукой.." подумал Игорь прежде чем его сознание угасло… Вовка пошатываясь стоял перед строем, вид его был страшным, воспалённые полузакрытые глаза, кровоподтёки на теле видимые даже сквозь белугу, один сапог на ноге, второй в руке, ширинка и ремень не застёгнуты, кителя не было. Игорь услышал позади себя шёпот "Пидары, всё ночь его ебашили, козлы блядь". Сержант Археев, посмотрев на Вовку около минуты, сказал: - Полюбуйтесь рота, это гавно тоже считается солдатом, чё шатаешься чмо стой смирно когда рота на тебя смотрит… Вовка проигнорировав его приказ, наклонился и начал одевать второй сапог, что тут же было пресечено ударом ноги Шкалина, Скворцов снова оказался на полу и стиснув зубы попытался с него поднятся, очередной удар ноги Шкалина остановил крик дневального: -РОТА СМИРНА, ДЕЖУРНЫЙ ПО РОТЕ НА ВЫХОД! В расположение учебной роты зашёл её командир - капитан Быстрицкий. Действия Шкалина были оперативны: схватив Вовку за шиворот он затащил его в расположение 2-го взвода т.к. от входной двери оно было отгорожено строем. Выслушав доклад дежурного по роте, Быстрицкий осмотрел поверхносно строй, и скомандовав "Вольно" исчез в канцелярии. Дальше день пошёл как обычно, завтрак, полковой развод, занятия. Ожидая начала занятий Игорь пользуясь тем что руководитель занятием ещё не пришёл, а сержанты ушли курить, наклонился к Вовке: -Вован, ну как ты… -Хуй им …пидоры бля…не сломают они меня…сами зубы поломают -За что тебя так ? -Уроды, хотели чтоб я на "уёбище" им отвечал … "Рядовой Уёбище ко мне"…. Бляди…хуй им. - Вовка ты чё мы же бля все здесь так же … как и ты… убери гордость свою…здесь хотя бы… здесь же тебе не дискотека в парке просто пиздюлями не ограничишся. Вовка ты подумай лучше… -ВСТАТЬ, СМИРРНА! Весь взвод из сидячего положения мгновенно перешёл в положение "Смирно". Вошёл старший лейтенант - командир второго взвода. Вернулись из туалета сержанты, занятие началось, старший лейтенант нудно диктовал что-то из Устава остальные также нудно это записывали в тетрадях: -…взаимовыручка, доброжелательность и готовность помочь друг-другу, способствует укреплению войскового товарищества и сплочению воинских коллективов… "Да"- думал Игорь, чиркая в тетради тоже самое но из сплошных сокращений: "Именно "готовность помочь друг-другу", о какой защите Родины может идти речь если я не могу помочь здесь даже другу. Это же и есть мой долг перед Атечеством - помочь, а я немогу, я даже себе помочь не могу…, и никто из нас здесь не может… толку от такой защиты…." После занятий день полетел дальше обед, работы, строевая подготовка, ужин, работы, работы, работы, приведение в порядок внешнего вида, вечерняя поверка и наконец самая любимая команда "Отбой". Сегодня особых "косяков" за ротой не числилось, с провинившимися в течении дня успевали разбираться на месте, потому после отбоя, преждевременной команды "подъём" не последовало. "Всё уже не поднимут" - думал Игорь: "Можно спать". Тут он услышал шум из располаги третьего взвода "Руки бля ему перехвати …у сука брыкается…ты бы бля дёргался бы поменьше, а то прям здесь начнём…чё бля в каптёрку его…нахуй я там только сёдня разложил всё…ах ты сука, ногами бля замахал…на блядь…на сука уёбище бля …чтоб успокоился….на парашу его тащите нах …. ага бля охладим…" Процессия двинулась по взлётке в сторону туалета. Игорь лежал в кровати, и отрешённо глядел в потолок. "Долг..долг..лолг... готовность помочь…долг…помочь". "Дождусь"-сказала Та девчёнка. "Жди" - ответил Игорь. "Долг…готовность помочь…Хорошо мать как доберусь сразу напишу…Жди…Помочь ". Тихо не издавая ни одного скрипа он слез с кровати, как есть в одном белье он двинулся к выходу из располаги. У ближайшей койки он остановился и простоял около минуты глядя на табурет, деревянная крышка, железные ножки- табурет боевой нового образца, последняя модель. Улыбнувшись он взял его за ножку, взвесил на руке, после чего улыбка стала ещё дображелательнее "доброжелательность и готовность помочь друг-другу…..войскового товарищества…Вы готовы помочь другу…я готов…всегда готов…Жди…Сразу напишу…Долг". Игорь шел в сторону ротного туалета с табуретом в руке, проходя перед тумбочкой дневального и увидев округлившиеся глаза он подмигнул ему "Жди…Сразу напишу…". Подойдя к двери он услышал: -ЛЕЗЬ БАШКОЙ В УНИТАЗ СУКА! -…ПАШЁЛ НА ХУЙ! (удар, удар, удар, удар) -НЫРЯЙ УБЛЮДОК! -…НА ХУЙ! (тренировка футбольной сборной - дубль два) Игорь распахнул дверь и сделал шаг вперёд "…Жди…". Вовка стоял на коленях перед очком, изо рта его текла кровь , и из глаз, и из ушей… синяя правая ладонь была сплюснута как будто по ней проехал танк, ногой на голову ему давил Археев, пытаясь пересилить своим весом сопротивление Вовкиных рук, трое младших стояли спиной ко входу усиленно обрабатывая ногами бок, бедро и руку Скворцова, а вот Шкалин стоял лицом ко входу и увидев Игоря автоматически начал: -Калинов сука, а тебе какова хуя не сп… И отсёкся. Игорь размахнувшись табуреткой заорал: -ЖДИ СУКА СРАЗУ НАПИШУ КАК ПРИЕДУ! Удар по голове отбросил застывшего в оцепенении Археева в кабинку через Вовкину голову, на ребре табурета появились кровь и волосы, замахнувшись второй раз Игорь направил своё оружие на Шкалина, но один из младших сержантов успел ударом ноги отвести от него табурет. Удар Игоря пришёлся в серый кафель на полу. Шкалин быстро подсёк ему ногу. Игорь понял ещё в полёте, что падает он последний раз в жизни…такие глаза были Шкалина. Уже через секунду на него обрушился град ударов. Игорь ощущал как ломаются рёбра, из рассеченной ботинками кожи течёт тёплая кровь, как ботинки давят ему руки и ноги, отбивают печень. Повернув голову он увидел что Вовка стоит в той же позе и глядя на него почему то улыбается. Игорь тоже начал растягивать на лице улыбку, как тут же удар ботинком в рот размолол ему в крошево зубы. Он почувствовал как улетает далеко-далеко отсюда, где животные играют им в футбол, и неизвестно чему улыбается Вовка… "Жди…Готовность помочь друг-другу - мой долг…Напишу…обязательно напишу…Жди…Долг…Свои долги я отдаю…" Год спустя далеко от этой части, на сборном пункте военкомата случился разговор в котором участвовали два офицера: майор и капитан: М: Ну чё там почта есть какая? К: Да вот только отдали …нука что тут…призывной комиссией города N-cк была рассмотрена жалоба матери призывника Калинина Андрея Ивановича о неправомерности его призыва на военную службу…так-так…ага…в соответствии со ….ага вот с её слов его родной брат Калинин Игорь Иванович был убит при исполнении обязанностей военной службы…так…ага…вот! Резолюция военкома области: начальнику отдела призыва разобраться….доложить! М: Да чё там разбираться, выписка из дела есть? К: Ага вот…так...при осмотре места происшествия установлено…так…так…это неинтересно…ага рядового Калинина не считать погибшим при исполнении обязанностей военной службы так как…погибшими при исполнении считаются…а в данном случае…ага вот…Был найден за пределами воинской части вместе с трупом его сослуживца рядового Скворцова Владимира Николаевича…ага …. у обоих в крови алкоголь… недопитая бутылка….ну вобщем всё ясно. М: Ну короче отпишись сам тут дело на минуту закон о воинской обязанности ещё вроде не отменяли, а я своей обещал по магазинам покатать её …всё вобщем я побежал … давай трудись. Убегает… К: Так …Уважаемая Калинина….ну и так далее по тексту короче. Вобщем смысл в том что служи Андрюха как и твой братан. Повестку скоро напишем... "Жди!..Обязательно напишем…."

2 рассказ...

И подхватили голоса сержантов:

- Первый взвод, подъем! Второй взвод, подъем! Третий взвод! На зарядку выходи!

Хлынул свет, заскрипели кровати, и все вокруг задвигалось, засуетилось. Андрей Чулков спрыгнул со своего яруса и коротко охнул — бок все еще болел и ныл, но здесь это никого не касалось.

- Ты чего копаешься? — к нему подскочил сержант Лапшин и пнул его, — Марш на улицу! Резче!

Натягивая на ходу сапоги, Андрей поковылял к выходу. В глазах его стояли слезы, но на губах, как ни странно, застыла непонятная то ли улыбка, то ли гримаса-усмешка — недобрая, кривая, — ведь решение он уже принял…

Утро было сырое, промозглое, с туманом, и солдаты лишь зябко поеживались, выстраиваясь взводами, колоннами по три: молодые, они же “духи”, как обычно — спереди, “деды” — позади. Вставший позади Андрея, Никифоров чертыхнулся.

- Блин, дембельнусь, хрен меня кто раньше десяти поднимет!

Кто-то из молодых с тихой завистью вздохнул — для Никифорова, ждавшего увольнения со дня на день, это не было чем-то далеким, фантастическим, в реальность которого веришь с трудом. Но на пожелавшего продолжить любимую тему — а что может для солдата быть любимей, чем помечтать о «гражданке»? — тут же зашикали: ротный! — а Лапшин гаркнул:

- Рота, смирно!

Это был, действительно, он — капитан Пашков, командир второй роты, — высокий, худой, с вечно брезгливым выражением на лице и не сходившей с губ едкой усмешкой-гримасой. Он вяло махнул рукой.

- Вольно. Замкомвзвода ко мне. Лапшин, доложи, сколько в строю.

Но, услышав цифру, сразу же прервал сержанта.

- Шестьдесят восемь? — ротный усмехнулся, отстранил Лапшина в сторону и пошел по рядам, — А это мы сейчас проверим.

Едкая усмешка так и играла на его губах. Лапшин чуть побледнел, а рота застыла в молчании, пока ротный ходил меж рядов, считая колонны и шеренги.

- Так, так, — смешок у ротного был неприятный, он медленно поднял взгляд и взгляд этот не предвещал ничего хорошего, — Я вижу только шестьдесят семь. Где еще один?

Все молчали. Ротный подошел к Лапшину — тот разглядывал носки своих сапог.

- Я не понял, товарищ сержант, — капитан кончиками пальцев приподнял ему подбородок, глаза ротного сузились, — Я спрашиваю, где еще один?

- Не знаю, товарищ капитан, — взгляд Лапшина забегал, — Вроде все были.

- А кто должен знать? — прошипел ротный и, оглянувшись, коротко и резко пнул сержанта по голени, — Кто?

Лапшин охнул и попытался отскочить, но капитан был проворней.

- Куда же вы, товарищ сержант? — он крепко держал Лапшина за ворот, голос его стал ласковым, — Нехорошо от командира бегать, нехорошо!

Лапшин дергался и извивался, пытаясь уберечь свои ноги, — он знал дурную привычку командира, — но хватка у ротного была крепкой.

- Вы что же это, товарищ сержант? — распалялся ротный, — Я вас, значит, старшим поставил, роту доверил, а вы за людьми не следите, а? Или я не знаю, кого нет и где он?

И остроносый офицерский ботинок вновь и вновь врезался в солдатскую кирзу. Лица солдат окаменели, лишь на губах Андрея скользнула злорадная усмешка. Попрыгайте, товарищ сержант, попрыгайте!

- А теперь чтоб через две минуты в строю стояли все! — капитан оттолкнул сержанта и брезгливо отряхнул брюки, — Две минуты Лапшин, слышишь? Бегом марш!

Скривившись от боли, сержант захромал к казарме. Ротный удивленно остановился.

- Я что-то не понял, сержант? У вас со слухом плохо? — и он повысил голос, — Я сказал: бегом!

Лапшин захромал быстрей. Никифоров сзади матюгнулся.

Лапшин вернулся быстро, но не один: прихрамывая и подталкивая в спину, он вел невысокого, но крепко сбитого парня в помятой форме, шатающегося, опухшего, при виде которого ротный осклабился, словно в предвкушении действа — ай да хлопчик! — одного взгляда было достаточно, чтобы определить причину опухшести. Глаза Андрея сузились и застыли.

- Сливченко! Ты ли это, родной? — капитан изобразил на лице радость и шагнул навстречу, словно бы желая обнять того, — Где же ты пропадал, бедняжка? — и наклонился к нему, — Ну-ка, братец, дыхни!

Сливченко только засопел и отвернулся.

- Ай-яй-яй-яй-яй! — ротный заглянул ему в лицо и ласково улыбнулся, — Головка болит, да? Головка? Ну, ничего, — он, радостно улыбаясь, похлопал того по плечу, — Сейчас я тебя “лечить” буду! — и махнул рукой Лапшину, — Веди роту на зарядку!

… После завтрака солдаты в ожидании развода разбрелись по казарме. Андрей стоял у окна, когда к нему подошел Сашка Коньков со второго взвода, вертлявый и никогда не унывающий парень с насмешливыми глазами. Они были земляками, к тому же одного призыва, а в армии это значит, как минимум, приятели.

- Сливу видел? — он толкнул Андрея в бок и прыснул, — «Слоник» бегает по кругу!

Но Андрей не разделил его веселья — он с какой-то странной заторможенностью, то ли о чем-то задумавшись, то ли просто находясь в некотором рассеянии, повернул голову:

- Он в караул идет сегодня, не знаешь?

- Да говорят пойдет, — Сашка пожал плечами, — И так народу не хватает. На «кичу» всегда успеют отправить.

Андрей чуть вздохнул.

- Это хорошо.

Но что хорошо, было непонятно — глаза Андрея странно блестели, а на губах застыла такая же странная улыбка — в ушах его все еще звенел пьяный, надрывный голос Сливченко — “Чулок, ко мне!”! — а затем боль, боль, боль!

… Доставалось Андрею, вообще-то, до последнего времени не больше чем другим молодым, скажем так, в обычную меру, но все перевернулось две недели тому назад. В тот день Андрей получил письмо: взглянув на конверт, он радостно затрепетал — наконец-то! — он узнал почерк, аккуратный, убористый. Разорвав дрожащими руками конверт, он лихорадочно развернул листок и, не прочитав его, но найдя внизу подпись “Аня”, прижал письмо к груди с глупой, но счастливой улыбкой на лице. Все-таки она! Разве можно объяснить, что творится в душе молодого солдата, получившего первую весточку от своей девушки? Андрей, все еще блаженно улыбаясь, развернул листок. Он еще не знал, что там. “Здравствуй, Андрей! Извини, что так долго не писала, но просто не могла никак решиться на этот разговор. Дело в том, ты только не расстраивайся и не переживай, но нам лучше расстаться. Я встретила другого человека…” За окном наступал вечер, на плацу кто-то перекликался, солдаты готовились к отбою, лишь Андрей все сидел на прежнем месте — неподвижный, бледный, — а рядом, на полу, лежал листок бумаги, исписанный чьим-то аккуратным почерком. В ту ночь он впервые плакал в подушку, а когда встал на следующее утро, понял — в нем что-то сгорело и осталась лишь непонятная злоба — неопределимая, глухая, вселенская злость на весь мир. И в тот же день он нарвался на Сливченко, прозванного за жестокое, можно сказать, патологически жестокое отношение к молодым — “духобором”. Дело было вечером, уже после поверки, когда солдаты, столпившись в туалетной комнате, готовились к отбою: стирали майки, мыли ноги, в общем, приводили себя в порядок. Андрей стоял в сторонке, ожидая очереди, когда его окликнул Сливченко:

- Эй, Чулок, в кубрик смотайся, бритву мою принеси!

Андрей позже так и не понял, что на него тогда нашло. То, что требовал от него Слива, как звали его все в батальоне, не могло считаться особым унижением для молодого. Разве это унижение? Любой “дед” только бы рассмеялся. Унижение, еще может быть, это когда заставляют грязные брюки стирать или бегать ночью по казарме с раскинутыми руками, изображая самолет, “дедушек” веселя на сон грядущий, а принести чего-нибудь по мелочи, когда “дед” просит, это даже честь. Но Андрей в тот момент так не считал — он поднял голову и усмехнулся:

- Может тебе еще тумбочку приволочь?

Сказать что Сливченко онемел, значит ничего не сказать — в первый момент он просто не поверил такой дерзости, но когда умывавшийся рядом Никифоров, сам ошалевший от услышанного, захохотал как оглашенный, до него наконец дошел смысл происходящего. Подскочив к Чулкову, Слива сбил его на пол и принялся остервенело пинать.

- Ах ты, “душара”! Попутал? — орал и брызгался слюной Слива, — Нюх потерял, расслабился? Я научу тебя “дедушек” уважать!

Андрей не помнил, как добрался в тот вечер до кровати. А на следующий вечер Слива, словно желая проверить, как идет “воспитательный процесс”, подошел к Андрею и бросил ему свою майку:

- На! Чтоб к утру отстирал!

Андрей молча отшвырнул майку и в следующее мгновение оказался на полу — “на гражданке” Слива занимался боксом и навыков в армии не терял.

- Хана тебе теперь, Чулок! — Слива склонился над ним, зрачки его сузились, — Вешайся, “душара”! Я тебя теперь со света сгною, понял?

И с этого дня для Андрея начался ад — Слива свое слово держал. Надо сказать, что Сливу побаивались даже многие “деды” его же призыва — он был то, что называется “человеком без тормозов”, отчаянный и необузданный в своей жестокости. Как рассказывали, характер у него и до Чечни был далеко не сахар, но полгода войны “крышу” у него сорвали окончательно — один раз он умудрился подраться с офицером, молодым лейтенантом из первой роты, и хорошо отделал того, — историю эту удалось замять лишь благодаря заступничеству комбата и “чеченским” заслугам самого Сливченко, а они имелись: он считался лучшим наводчиком в батальоне и не один раз огонь именно его машины решал исход боя, он первым вызывался на самые рискованные операции и своей отчаянной смелостью и бесшабашностью заслужил уважение и солдат, и офицеров, хотя с капитаном Пашковым, новым их командиром, пришедшим в роту уже после вывода батальона из Чечни, отношения у него не сложились. Сливченко не привык отступать, но, к его удивлению и бешенству, чем упорней он бил Андрея, тем упрямей становился и тот. Андрей сам не мог объяснить себе, что произошло с ним — он ожесточался все больше и больше, но знал, что не отступится — та злоба, вспыхнувшая в нем после того злополучного письма, поддерживала его в этом столкновении характеров. Его били, он вставал, отплевывался и снова отказывался подчиниться — Андрей просто знал, что в один прекрасный день он “сорвется” и тогда Сливе уже ничто не поможет.

… После развода назначали караул. Рота раз в две недели заступала в большой наряд по бригаде: караул, столовая, КПП — но Андрею нужен был только караул — там был Сливченко, там давали боевые патроны, — он сам не понял, в какой момент принял это страшное решение, он просто знал, что Сливченко от него уже не отступится, а ему самому было уже все равно — две недели сплошного мордобоя выбили из него всякий страх перед чем бы то ни было, он был готов переступить черту, хотя знал, что за ней только пустота и мрак, но что ему чья-то жизнь, чья-то смерть? Все без разницы, все едино…

- Чулков!

Андрей встрепенулся.

- Я!

Ротный махнул рукой.

- Пятый пост, первая смена.

Андрей встал на свое место среди караула, тихая злая радость осветила ему лицо — в той же шеренге, через одного, «награжденный» двумя бронежилетами и противогазом, стоял Сливченко — у него была та же смена на третьем посту.

Вообще-то, комбат не раз говорил командирам рот, чтоб не брали молодых в караул, но у офицеров иногда не оставалось иного выхода — Андрей в первый раз в караул тоже попал случайно, когда один взвод уехал на боевое дежурство в Ставрополье, а всех механиков и наводчиков срочно бросили на ремонт “бээмпэшек”, и из оставшихся пришлось формировать и наряд в столовую, на КПП, и караул, и так как основное из караульного устава он усвоил быстро, на посту спящим замечен не был, то его стали брать и в дальнейшем.

… До обеда рота готовилась к наряду — подшивались, чистились, брились, караул зубрил устав, а после обеда всем разрешили до развода два часа отдохнуть. “Деды” сразу завалились спать; Сливченко, тайком сбросив с себя бронежилеты, противогаз, и поставив “на шухере” молодого, тоже тихо дремал на чьей-то кровати у окна. Андрей же вышел из казармы и завернул за угол, где, как на деревенской завалинке, обычно собирались “духи” — покурить, поболтать, посмеяться, на жизнь свою горькую пожаловаться. В этот раз, собрав вокруг себя кружок, громче всех было слышно Конькова Сашку.

- … ну, я подумал, что Витек уже ушел, завожу ее, значит, в комнату, дверь на защелку, ну, и начинаю раздевать, — рассказывал он, тихо подсмеиваясь, — а она уже на все готовая, только вначале слово с меня взяла, что не буду ни перед кем на ее счет распространяться, мол, не любит, когдапро нее болтают, ну, а потом, конечно, все по полной программе, — Сашка аж зажмурился, словно от удовольствия, — Чего она только не вытворяла! Ненасытная бабенка попалась, я уже никакой лежу, а она все не уймется. Только под утро успокоилась, и тут-то как раз, ну, мы уже, значит, откинулись, лежим отдыхаем, из-под кровати шум какой-то и … Витек вылезает! Заспанный, недовольный весь такой, посмотрел на меня и говорит, ну ты, блин, Санек, шабутной, ни минуты спокойно полежать не можешь, всю ночь спать не давал. Что-то еще там пробурчал себе под нос и дверью хлопнул. Моя аж позеленела, думала, что я специально его под кровать посадил, одежку схватила и поминай, как звали, а я от смеха с кровати чуть не свалился. Я потом Витька встречаю, говорю, ты чего под кровать залез, а он отвечает: я и не залазил, пьяный был, жарко стало, ну, на пол и лег и, видно, закатился как-то. Я смеюсь и спрашиваю, мы-то тебе не сильно мешали, а он на меня как уставится: кто, говорит, мы? Тут уж я на него уставился — он, оказывается, и не заметил, что я не один был! Я так и укатился, а он только затылок почесал и удивленно так говорит: вон оно что оказывается, а я думаю, чего ты так стонешь наверху не своим голосом, заболел что ли?

Все вокруг покатились со смеху, один Андрей только чуть усмехнулся, вяло и равнодушно, — он знал, что история эта больше чем наполовину выдумана самим Сашкой, — они были из одного городка и историю эту он уже слышал, хотя Сашка упрямо твердил, что все так и было.

- Да-а, — протянул Лосев, здоровенный, но до ужаса трусливый детина из четвертого взвода, — Хорошо “на гражданке” было, только здесь понимать начинаешь: спи сколько хочешь, ни один идиот тебя в шесть утра не поднимет, что хочешь делай, сколько влезет ешь, — и он махнул рукой, — Да что вспоминать! Эх, быстрей бы “дембель”!

И все заговорили разом. Ах, “дембель, “дембель” — сладкое слово! Разве может что-нибудь сравнится с ним для солдата — срочника? Демобилизация, увольнение — для солдата, особенно молодого, это вечная тема для разговора, предел мечтаний, священное из священнейшего, заветнейшее из заветных, на него молятся и видят во сне, его ждут, считая месяцы, недели, дни. Наверно, только первые христиане с таким же упованием ждали Второго пришествия, как ждут “дембеля” солдаты — для них это врата потерянного рая, каковым им теперь кажется гражданская жизнь, хотя, будучи на ней, они её так не воспринимали — плачут о том только, что теряют. Разговоры на эту тему могли быть бесконечными, хотя, в основном, все сводилось к мечтаниям о том, что будут делать, когда уволятся, и, надо сказать, особого разнообразия здесь не наблюдалось: наесться, напиться до упаду, отоспаться и, конечно, к девушке. Андрей вполуха слушал всю эту болтовню и внутренне усмехался — для него “дембель” уже начинался.

В четыре часа всех позвали на построение: караул получал оружие, боеприпасы, наряд в столовую — сменную форму. Ротный, идущий начальником караула, вместе с замполитом роты, таким же высоким, худощавым офицером, вечно молчаливым, шедшим его помощником, лично осмотрели каждого караульного, чтоб все было в порядке, и, удовлетворившись осмотром, повели караул вначале на предварительный инструктаж, а затем в караульный городок — прорепетировать по заведенному порядку набор стандартных ситуаций: “стой, кто идет!”, смена часового, обращение с оружием, — а в шесть часов все стояли на бригадном разводе в наряде.

Вначале их осмотрел дежурный врач, а, точнее, рассеянно оглядел поверх очков — жалобы есть? — на что получил, само собой разумеющийся, ответ: никак нет! Что-то черкнув в журнале нарядов, он удалился, а потом подошел и сам дежурный бригады по караулам, полноватый, добродушный майор из второго батальона. Все вытянулись и гаркнули приветствие.

- Ну, как настроение, бойцы? — он добродушно улыбнулся, — Все готовы?

- Так точно! — вновь прогудел караул.

- У всех дома все в порядке? Плохих новостей не получали?

- Никак нет!

- Ну и хорошо, — сложив руки на животе, майор медленно заходил перед строем, — Инструктировать и опрашивать вас по уставу особо, думаю, нечего, большинство, наверно, не в первый раз в карауле. Запугивать очередными сообщениями, что где-то напали на часового, тоже смысла не имеет, сами знаете, Чечня недалеко. Я просто хочу обратить основное ваше внимание, особенно любителей поспать на посту, что там вы, в первую очередь, охраняете себя, а потом только объект, а не наоборот, — он неожиданно остановился перед Лосевым, еще одним “духом”, попавшим в караул, и строго посмотрел на того, — Ну-ка скажи, какая главная задача солдата?

От волнения Лосев покрылся испариной.

- В к-к-карауле?

Майор поправил ему ремень автомата.

- Во-первых, товарищ солдат, надо представляться, когда обращается старший по званию.

Лосев испуганно дернулся.

- Виноват, товарищ майор! — и, вытянувшись, пролепетал, — Караульный четвертого поста первой смены рядовой Лосев.

Майор смягчился.

- Ну, так какая главная задача у солдата? Не только в карауле, а вообще?

Лосев замялся.

- Ну-у, … — он мучительно пытался вспомнить хоть что-то, — Э-э… может… Родину защищать?

И почему-то покраснел. Майор чуть грустно улыбнулся, вздохнул и посмотрел на Лапшина.

- Ну, а вы что скажете, товарищ сержант?

Лапшин щелкнул каблуками.

- Разводящий караула сержант Лапшин. Главная задача солдата — вернуться домой живым и здоровым.

Лицо майора расплылось в улыбке.

- О! Молодец! — и внимательно посмотрел на сержанта, — Чечня?

- Так точно, товарищ майор. Пять месяцев, Ханкала.

- Чувствуется. — и майор повернулся к Лосеву, — Слышал? Мотай на ус! Домой, живым и здоровым! Потому, что кроме своих родных и близких, здесь вы никому не нужны. Родине сейчас не до вас, — и махнул рукой капитану Пашкову, — Командуй, капитан! Задерживать вас не буду.

Ротный поправил ремень, одернул китель.

- Караул, напра-во! Правое плечо вперед, шагом марш!

В машину погрузились быстро — парк техники и арсенал, которые они охраняли, находились за городом, в двадцати километрах от части, и добирались туда транспортом. Андрей, забившись вглубь крытого кузова, пытался хоть немного вздремнуть под гул мотора, но он чувствовал, как с приближением решительного момента, в нем нарастает напряжение, волнение, и заснуть так и не удалось. Сливченко же, напротив, уже отойдя от ночной пьянки, освободившись от второго бронежилета и противогаза, ожил, повеселел и болтал всю дорогу, но Андрей не слушал болтовню “дедов”, он не смотрел даже на Сливченко, что-то весело насвистывающего, — он пытался унять дрожь. Холодная сталь автомата немного успокаивала, но при мысли о том, что предстоит, нервная дрожь вновь овладевала им. В иные минуты ему казалось, что у него может не хватить решимости, но он гнал эти мысли. Отступать было уже поздно — он с детства отличался упрямством и знал, что решения своего не изменит — хотя бы из гордости.

- Караул, к машине!

Машина уже стояла перед колючей изгородью, опутавшей по периметру караульное помещение — две огромные полевые палатки, скорее даже, шатры, соединенные между собой. Солдаты попрыгали с бортов. Из караульного помещения, или как её проще называли “караулки”, выходил сменяемый ими караул.

- Первая смена строится перед входом, вторая, третья выгружает все из машины и принимает помещение, — по-хозяйски распоряжался капитан Пашков, — Чтоб чисто везде было, территорию просмотрите, сам потом проверю.

Все забегали, засуетились, только первая смена выстроилась перед ротным.

- Каски на голову! — скомандовал капитан, — Заряжайсь!

Защелкали пристегиваемые магазины и когда подошел начальник старого караула, пожилой старлей с пышными усами, караульных повели разводить по их постам.

… Два часа пролетели незаметно. Когда пришла смена и Андрей спустился с вышки, вокруг арсенала, в парке включались фонари — был еще сентябрь, но темнело быстро. Он шагал за широкой спиной Лосева, сменившегося с соседнего поста, и старался ни о чем не думать, не беспокоиться, не размышлять, и только крепче сжимал ремень автомата. Отступать было поздно…

Они подошли к караулке. У входа стояла машина — привезли ужин. Ротный махнул рукой.

- Чулков, разряжайсь! Лосев на “собачку”.

Андрей отстегнул магазин, передернул затвор, щелкнул и поставил автомат на предохранитель. “Собачкой” назывался пост у входа в караульное помещение и часовые четырех постов, с четвертого по седьмой, после смены должны были отстоять на нем еще по полчаса. Следующим за Лосевым должен был стоять Андрей. Андрей оглянулся — ротный уже зашел в караулку. Он облизнул губы.

- Эй, Лось, жрать хочешь?

Лосев хмыкнул. При его-то комплекции!

- А то!

Андрей старался казаться равнодушней.

- Тогда давай я сейчас постою за тебя, а ты иди, хавай, потом меня сменишь. Я что-то сейчас не хочу, мутит что-то.

Лосев почесал затылок.

- А Лапша вонять не будет?

Андрей сплюнул.

- Какая ему разница, стоят, да и ладно! Да и разрешает он на “собачке” менять на время, когда едят. Холодным же никто не хочет есть.

Лосев чуть помедлил.

- Ладно, — и отстегнул магазин, — Стой, если хочешь, я тогда через полчаса тебя сменю, — и улыбнулся в предвкушении ужина, — Скажу, чтоб побольше тебе оставили.

Лосев зашел в караулку. Андрей вытер пот со лба и пристегнул магазин — на посту ведь, — а затем заглянул в оконце караулки: Лосев ставил свой автомат в оружейный шкаф, Сливченко в караулке не было. Андрей откинулся. Значит, сейчас подойдет — первые три поста стояли дальше четвертого-пятого и смена оттуда возвращалась, как правило, позже. Он не ошибся — вскоре из темноты вынырнули худощавая фигура замполита, разводившего эти посты, и три солдатские фигуры.

- Разряжайсь! — и замполит, даже не оглянувшись, вошел в караулку.

Вновь щелкнули отстегиваемые магазины, затворы, предохранители.

- Уезжают в родные края, дембеля, дембеля, дембеля, — гнусаво напевая, к Андрею своей развинченной, то что называется приблатненной, походкой подошел Сливченко, — Ну что, Чулок, тормозить и дальше будем? Или может исправимся?

В голосе Сливы слышалась нескрываемая насмешка и Андрея затрясло от одного только звука этого ненавистного голоса, от одного только вида этой ухмыляющейся рожи. Он еле сдержался и только криво усмехнулся.

- От тормоза и слышу.

- Ах ты, сука!

Удар ему пришелся в лицо и на мгновение Андрей потерялся, но устоял. Когда в глазах прояснилось, перед ним двое других пришедших, тоже “дедов”, держали Сливченко.

- Слива, угомонись! — пытался успокоить его один из них, — Ротный рядом, “спалишься”!

- Да мне пофиг! — дергался Слива, — Один хрен на “кичу” иду!

Но те оттесняли Сливу ко входу в караулку.

- Тебе может и пофиг, только нас подставишь, весь караул застроят ведь.

Этот довод на Сливу немного подействовал — долг товарищества он признавал.

- Ладно, — он оттолкнул державших его и, перед тем как войти в караулку, оглянулся и хмуро бросил Андрею, — Только ты не радуйся, “душара”, тебе все равно хана! Вешайся!

Андрей криво улыбнулся ему вслед. Посмотрим еще, кому хана. Он уже знал, что делать — никаких сомнений, страха, волнений он уже не ощущал — только злобу, холодную, слепую, яростную. И вместе с тем он был спокоен — вспыхнувшая мгновение назад ярость странным образом успокоила его: в голове все прояснилось, мысли стали четкими, ясными, — он словно превратился в некий механизм, взведенный уже настолько, что мог действовать автоматически. Он смотрел в оконце караулки и ждал, и когда увидел, как закрылась дверца оружейного шкафа за последним автоматом, сдернул свой АК с плеча и передернул затвор. На лице его скользнула тень улыбки — теперь оружие было только у часовых на постах и у офицеров, но первые далеко, а последние ничего не успеют. Он отдернул полог, заменявший дверь, и вошел в караульное помещение — с автоматом наперевес.

- Всем ни с места! — собственный голос в этот момент показался ему настолько далеким, что казалось, говорит не он, — Малейшее движение — стреляю! Патрон в стволе!

Это была немая сцена из “Ревизора”: ротный и замполит, хлебавшие чай перед телевизором, так и застыли с кружками в руках, Лапшин и Сливченко, оживленно до этого болтавшие о чем-то, замерли на полуслове с открытыми ртами, остальные просто оцепенели кто где сидел — лишь на голубом экране что-то важно и назидательно вещал очередной “благодетель отечества”. Андрей обвел всех злым, насмешливым взглядом — взгляд остановился на Сливченко. Лицо Андрея расплылось в злорадной улыбке, глаза сузились.

- Младший сержант Сливченко, ко мне!

Сливченко вздрогнул и, все еще, видимо, не понимая происходящего, оглянулся и … растерянно шагнул к Андрею. Андрей сглотнул ком в горле — Сливченко стоял прямо перед ним, оцепеневший и безоружный.

- Ну, что, Слива, — голос Андрея охрип, — Кто теперь вешаться будет?

Тот молчал — до него стало доходить. Андрея затрясло.

- Что же ты замолк, «дедушка»? Где же твоя крутизна?

Сливченко поднял взгляд, полный ненависти.

- Чего же ты хочешь, Чулок?

Андрей захохотал.

- Зрелища хочу! Веселья! — и с внезапной злобой сорвался, — На пол, сука, слышишь! На пол!

Но Сливченко словно оглох — он с ненавистью смотрел на Андрея и не двигался. Но что-то понял уже и ротный.

- Сливченко, на пол! — быстро и резко скомандовал капитан, не спуская глаз с Андрея, — Это приказ!

Сливченко взглянул на ротного, на Андрея с сузившимися зрачками, на судорожно сжавшие автомат руки, и, неловко потоптавшись, опустился на пол. Лицо Андрея осветилось тихим торжеством.

- А теперь “дедушка”, — голос Андрея стал почти что ласковым, — Ты будешь у меня ползать и отжиматься на счет: «на полтора»! Понял? Я начинаю. Упор лежа принять! Раз!

Андрея била лихорадочная дрожь, руки вспотели, но ко всеобщему ужасу и удивлению, Сливченко вдруг встал. Ротный только успел крикнуть “Не дури!”, но Сливченко для себя уже решил. Он отряхнул ладони, поднял взгляд и усмехнулся.

- Я в Чечне никому не кланялся, — голос его был тих, — А перед тобой и подавно не загнусь.

Пальцы Андрея побелели.

- Ты так уверен?

- Да, — Сливченко чуть отступил, губы его кривились, — Кишка у тебя, Чулок, тонка, чтоб меня застроить!

Андрей тяжело задышал, со свистом, а Сливченко распалялся все больше и больше.

- Ты ведь “дух”, “духом” был, “духом” и останешься! — он смотрел на Андрея нагло, с вызовом, — И ствол тебе не подмога. Со стволом ты, конечно, герой, но если ты пацан, пойдем выйдем без оружия, как пацаны, а? Сышь ведь?

В следующее мгновение приклад автомата обрушился ему на голову — со стороны Андрея это было рискованно, он знал, что к Сливе не стоит так приближаться, но этого не ожидал и Сливченко — он лежал на полу, лицо ему заливала кровь.

- Встать, с-сука! — Андрея трясло, — Встать!

Сливченко, шатаясь и вытирая рукавом кровь с лица, медленно поднялся и хрипло рассмеялся.

- Что, “душарик”, только со стволом и герой? Без оружия слабоват?

Второй удар прикладом оказался сильней и Сливченко в этот раз поднимался медленней и с большим трудом, а когда поднялся, выдавил на губах усмешку.

- Слабак! Ты ведь убить-то толком не сможешь, духу не хватит, ты ведь сыкун, Чулок!

Сливченко сам не знал, зачем он так нарывается, а он нарывался откровенно и открыто — может, он уже прочел свой приговор в сузившихся и застывших зрачках Андрея, который уже нельзя было изменить или обжаловать, и лишь пытался достойно встретить свою участь, — ведь и он не щадил того после отбоя, заставляя буквально умываться в собственной крови, — а может это была лишь привычка, привычка никому и ни в чем не уступать без боя, никто не знал этого, но он своего добился — Андрей страшно побелел и сам не понял, как нажал на курок: очередь прозвучала коротко и хлестко. Все оцепенели — Сливченко лежал на полу, нелепо раскинув руки, с широко раскрытыми глазами. Андрей опустил автомат и криво усмехнулся.

- С “дембелем”, Слива!

И поднял взгляд. На лицах солдат, особенно “дедов”, застыл страх, самый неприкрытый, животный страх. Но Андрей устало качнул головой. Куда теперь? Своего он добился, а дальше? Тоже на “дембель”? Он почувствовал страшное опустошение — было тошно, пусто, тоскливо.

- Лось! — он даже не посмотрел в тот угол, куда забился Лосев, — Собери у всех рожки. В вещмешок.

Лосев вскочил и, испуганно озираясь, но не смея ничего возразить, схватил вещмешок из-под посуды и принялся собирать в него магазины из бронежилетов, брошенных в углу кучей — ротный разрешил в этот раз снимать их вне поста.

- И пистолеты у этих забери, — Андрей устало кивнул на двух офицеров, — Живей только.

Куда теперь? Куда? Андрей криво улыбнулся. В Никуда? Он подошел к шкафу для пищи, подцепил оттуда вещмешок с хлебом и, закинув его на плечо, повернулся к Лосеву.

- Собрал?

Лосев испуганно дернулся.

- Д-д-да, — и протянул вещмешок, — В-в-вот.

Андрей с некоторым презрением и жалостью оглянул его.

- Все? И пистолеты?

- Д-д-д-да, — он стал даже чуть заикаться.

Андрей сплюнул. Здоровый вроде, а толку никакого.

- Отнеси в машину и сиди жди меня, — Андрей знал, что Лосев хорошо водит машину, — Только без фокусов.

Андрей подошел к аппарату связи и молча оборвал провода, а затем двумя ударами приклада разбил его вдребезги. Так-то оно лучше. Он усмехнулся и окинул всех вялым, безучастным взглядом. Что ему еще делать? Андрей покачал головой. Мавр сделал свое дело. Он вздохнул и пошел к выходу, но у входа остановился.

- Послушай, капитан, — Андрей смотрел на ротного, голос его был тихий, усталый, — Давай договоримся: не мешайте мне и я больше никого не трону и сейчас же уйду, можешь не бояться, и остальным тоже скажи. Я сразу говорю: я вам не дамся, слышишь, патронов у меня достаточно, терять мне нечего. В “зону” или дисбат я все равно не пойду, лучше не трогайте меня, вам же лучше будет.

Ротный молчал. Что он мог сказать? Андрей круто повернулся и вышел. В машине его ждал до смерти испуганный Лосев. Андрей махнул рукой.

- Заводи!

Из караулки никто не вышел.

* * *

… Его накрыли только через неделю, на рассвете, недалеко от границы с Грузией.

Машину, прострелив ей шины, он бросил уже на второй день и тогда же отпустил Лосева, умолявшего его об этом, а затем Андрей четыре дня и ночи упрямо пробирался на юг, сам не зная зачем, уже безо всякой цели, гонимый лишь желанием идти куда-нибудь пока есть силы. А когда он вышел к горам, ночью нарвался на пограничный наряд: при перестрелке на склоне горы он был ранен в левую ногу, но в темноте пограничники не рискнули искать его, и он отлежался в небольшой лощине, устланной сосновыми иглами, окруженной соснами, а на рассвете увидел, что уходить уже некуда — склон был оцеплен, мелькали береты, милицейские фуражки, фигуры в камуфляже.

- Парень, слышишь, не дури! — увещивал его голос из динамика на милицейском “уазике”, — Брось оружие, тебя никто не тронет. Зачем пальбу устраивать? Можно же ведь договориться…

Голос что-то еще вещал и вещал, но Андрей его не слушал — он лежал на спине и смотрел в небо. Он вспоминал, как любил часами так лежать в детстве на траве и бездумно наблюдать, как скользят, как меняются в вышине облака, как стремительно носятся над дорогой ласточки, как парит в поднебесье степной коршун. Он знал, что ему никогда больше не увидеть того неба, знал, что недолго ему осталось любоваться и этим высоким, ясным небом предгорий — он ведь не дастся им, — но ему не было грустно от этой мысли или тоскливо — все это уже давно сгорело в нем, не оставив даже пепла сожалений. Что ему жизнь, что ему смерть? Он был странным образом спокоен — ничто его сейчас не волновало, не тревожило, — он был готов ко всему. И когда он услышал, как тихо отъезжает “уазик”, он понял — начинается. Андрей вздохнул и осторожно перевернулся на живот — нога почти не болела (рана была несерьезной), но передвигаться на ней он не мог. Андрей подтянул поближе вещмешок с магазинами — магазины были почти что все полные, — а затем передернул затвор и усмехнулся. Ну, где они там? И устроился поудобней. Он чувствовал, как медленно и ровно бьется его сердце об устланную сосновыми иглами землю.

Солнце поднималось все выше и выше, ветер затих. По склону в нескольких местах покатились камешки.